Критик и филолог Алла Марченко в своем литературоведческом обзоре, опубликованном в 2006 году в журнале «Дружба народов», приходит к выводу, что Ахматова, сумевшая с первых своих поэтических опытов «слить очень многие жизни в одну», в своем эссе об Амедео Модильяни прибегает к «секретному письму» и искажает некоторые факты.
Таким образом, исследователь задается вопросом о существовании переписки между ними зимой 1910 года, а, следовательно, и о построенной в очерке хронологии их парижских встреч. Во-первых, эти письма не сохранились, и никто из биографов Модильяни никогда не сожалел об утрате столь важного документа. Не объясняет, куда они делись, и сама Анна Андреевна.
Во-вторых, Модильяни не любил писать письма — даже на письма любимой матери он отвечал очень поздно и всегда кратко, извиняясь: «Я и писать письма — две несовместимые вещи». В такой ситуации Модильяни кажется нелогичным писать «чужой, вероятно, в свою очередь, непонятный двадцатилетней женщине, чужой» (слова самой Ахматовой), с которым он почти не знаком.
«Ты во мне как привидение» (“Ты как одержимость во мне”), «Я держу твою голову в своих руках и покрываю тебя любовью» («Я держу твою голову в своих руках и обволакиваю тебя любовью») — эти слова, которые Ахматова цитирует в эссе, по-видимому, были ею услышаны и вовсе не прочитаны.
Как художник Модильяни не имел тогда и тени признания. Он живет в 1911 году в тупике Фальгьера. «Он был так беден, что в Люксембургском саду мы всегда сидели на скамейке, а не на платных стульях, как было принято. Он совершенно не жаловался ни на совершенно очевидную нужду, ни на столь же очевидное непризнание», — вспоминает Ахматова.
